|
РЕГИОНАЛЬНАЯ ПАРТИЯ КОММУНИСТОВ И АССОЦИАЦИЯ МАРКСИСТСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ
Коммунист Ленинграда № 6/2010 (78)
О жизни, о работе, об убеждениях 22 ноября 2010 г. член ленинградского бюро АМО М.Б.Конашев взял интервью у секретаря РКП-КПСС А.А.Пригарина для «Коммуниста Ленинграда»
МБК: После запрета КПСС, развала Советского Союза, всех этих печальных событий прошло уже больше двадцати лет. И Вы все это время, постоянно были в политике и активно пытались что-то сделать для поддержки и развития марксизма в нашей стране и, соответственно, левого движения. Вопрос может быть риторический, но что Вас заставляет этим заниматься? Можно ведь спокойно рыбалкой заниматься или стихи писать… Потребность у Вас такая? Или как? ААП: Вопрос, действительно, риторический. Просто я убежденный коммунист. Столько, сколько я себя помню. С шести лет. МБК: Значит, Вы стали коммунистом в шесть лет? ААП: Можно считать — беспартийным коммунистом. МБК: Почему так рано? Семья такая была? ААП: Да, я думаю, что это отец, который сумел к семилетнему возрасту сделать из меня убежденного человечка, интересующегося тем, что происходит в мире. МБК: То есть в партию Вы вступали не для карьеры, а из идейных побуждений. Коль скоро Вы вспомнили о своем отце, скажите о нем, кто он был, что это был за человек. ААП: Я думаю, что это человек был тоже убежденный. Молодой крестьянский парень пришел в Петербург, стал рабочим, окунулся в политику, в 1909 г. отсидел 9 месяцев в «Крестах», потом еще в 1911 году в ДПЗ, и по суду был выслан на вечное поселение в Красноярский край. Там, как и многие в то время, занялся самообразованием, стал профессиональным экономистом или, как тогда говорили, хозяйственником. В 1921 году еще из Сибири, написал письмо Ленину по поводу организации экспорта хлеба. В 53 томе Ленина опубликована положительная резолюция на этом письме. Думаю, что в результате отец был вызван в Москву и назначен директором-распорядителем «Экспортхлеба». Ну, а далее, как было принято, «куда партия прикажет»: Соединенные Штаты — Узбекистан («кинули на хлопок») — снова Москва… Всех должностей не перечислить, последние – начальник каких-то главков и член коллегии Наркомторга и Центросоюза. Ну, вот и всё. А во время репрессий он погиб. МБК: Это было в 1937 или раньше? ААП: Он был арестован в феврале 1938. В 2006 году я получил справку из Государственного архива, что был расстрелян – 28 мая 1938. МБК: А почему так поздно сообщили? Вы делали запрос и Вам сразу не ответили? ААП: Нет, еще сразу, весной 1938 года, нам сообщили, что отец приговорен к 10 годам «без права переписки», и до самого начала войны мать хлопотала о пересмотре дела, собирала положительные характеристики, надеялась, не зная, что «без права переписки» просто означает расстрел. В 1956-ом, когда отца реабилитировали (в начале этим занималась военная прокуратура) нам сообщили, что он умер в 1943 году. Кстати, в 53 томе Ленина, где отец упоминается, дата его смерти обозначена тем же годом. Потом, лет 10 назад, в Московской прокуратуре мне сказали, что на самом деле означало это «без права переписки». И, наконец, официальная справка Госархива. МБК: Вы были сыном «врага народа». Как Вы это ощущали? ААП: Никогда у меня обиды на Советскую власть не было. В 8-10 лет, т.е. в 1938-1941 г.г. я уже осознавал свое положение. Но для меня не существовало выбора, всем существом я был на стороне Советской власти против банды «шпионов и убийц». Другое дело, что я не верил, что отец был вредителем. Тысячи семей репрессированных утешались тогда летучей фразой: «лес рубят — щепки летят». Так что мы ждали отца все военные и послевоенные годы. (70 лет спустя, в той же архивной справке я прочел строки из Обвинительного заключения, будто он: «…являясь активным участником контрреволюционной шпионско-террористической организации харбинских меньшевиков и эсеров с 1924 по 1937 г., передавал шпионские сведения для японской разведки, непосредственно принимал участие в подготовке совершения террористических актов против руководителей партии и и правительства»). Приговор был вынесен НКВД и Прокурором СССР. МБК: А в реальной жизни Вам это не очень помешало? ААП: По-крупному — нет. Мы оставались в Москве, мама работала преподавательницей английского, сестра и я нормально учились. Хотя, конечно, до 25 лет считаться сыном врага народа было достаточно сложно. Может быть, главное — жгучий стыд всякий раз, когда приходилось отвечать на вопросы об отце. МБК: А когда поступали в институт? ААП: Это помешало мне поступить в военное училище. Мое второе увлечение в детстве и в школьные годы связано с войной, стратегией, военной историей. Я и сам сейчас с трудом в это верю, но уже в семь лет я объяснял старшей сестре стратегическое значение Теруэля, небольшого города под Мадридом, где республиканцы одержали победу, одну из своих немногих во время гражданской войны в Испании. До сих пор у меня перед глазами стоят постоянные рубрики в «Правде»: «На фронтах Испании» и «Война в Китае». Всю Отечественную Войну я отмечал движение линии фронта на картах, какие мне были доступны. Уже тогда я читал военные работы Энгельса, Клаузевица. Одно из любимых занятий: рассматривать схемы сражений и «проигрывать» заново их в уме МБК: То есть сначала все-таки хотели быть военным? А не экономистом? ААП: Я разрывался между военными специальностями и общественными науками. Первым делом я все-таки понес документы в училище, но там меня завернули. Военный комиссар Москвы – я ходил к нему жаловаться, – сообщил, что действительно, по действующим правилам, меня не могут взять из-за отца. Потом разоткровенничался, сказал, что отцу не повезло, он не продержался еще буквально пару недель…а самая страшная волна массовых арестов кончилась в марте 1938-го… Тогда я ничего этого не знал МБК: То есть был шанс, что его могли не арестовать? ААП: Ну, эта же жизнь полна неожиданностей. Конечно, могли. Известен анекдотический, но реальный случай. В самый разгар репрессий, одного из ленинградцев, партийных работников вызвали в Москву на новое место. Получив, телеграмму он начал тут же собираться. Жена говорит: «Слушай, Петя, ты что суетишься? Дай вещи собрать. Завтра-послезавтра поедем не спеша». Он отвечает: «Нет. Раз вызвали, надо ехать». Уехал, а через пару часов, ночью за ним пришли. Пришли, но он-то уже в Москву катит. Ну и плюнули. После этого, он лет 15 проработал замом наркома финансов страны. МБК: Ну, а почему тогда в экономисты пошли, если не в военные? Не жалеете задним числом? Иногда люди, оглядываясь, думают, что, может, я бы лучше в другом деле себя проявил. ААП: Чехов говорил, что медицина для него жена, а литература - любовница. Так и для меня: экономика — жена, а политика — любовница и вся моя жизнь была ими наполнена. МБК: Вопрос второй будет такого рода. По Вашим ощущениям, когда Вы почувствовали, я не беру 30-е, 40-е годы, а уже ближе к концу Советского Союза, что что-то идет не так, что что-то надо делать. Когда у Вас это ощущение появилось? И думали ли Вы, что действительно можно что-то делать и нужно что-то делать? В партии, в советской жизни в целом. Или до «перестройки» таких мыслей не было? ААП: Конечно были, как и у всех думающих советских людей. Но в голове был клубок противоречий. Я любил Сталина. Его смерть была для меня трагедией. И до сих пор считаю его одним из своих учителей. Читал его с 13-14 лет. Учился у него азам марксизма, жесткой логике, нелюбви к пышным фразам, умению смотреть правде в глаза. Но, в то же время, к 1953 году зрело несогласие с целым рядом послевоенных внутриполитических решений (известными Постановлениями в области искусства, доходящими до анекдотов методами борьбы с космополитизмом, и до идиотизма славословиями вождю, растущим антисемитизмом, штампами в области пропаганды и т.п.). Поэтому я искренне горевал, но одновременно был уверен, «что впереди большие перемены» и перемены к лучшему. Все последующие годы я был сторонником «оттепели» и остаюсь сторонником тех лет, понимая всю неполноценность и противоречия Хрущева, и что он человек того же времени, той же плеяды, что и остальные руководители Советского Союза. И чем дальше, тем более я к нему относился критически, видя, как он все больше фантазирует и меньше опирается на мнения окружающих. Но, в общем, я был «за» Хрущева и, кстати, Программу КПСС, принятую в 1961 году XXII съездом, считаю, (если освободить ее от некоторого шапкозакидательства) теоретически очень правильным документом. МБК: А вот, кстати, у того же Хрущева был какой-то шанс, если бы он имел какую-то поддержку – я не знаю на каком уровне и в чьем лице… ААП: Нет, но он сам не хотел идти дальше. Я повторяю, он был человеком своего времени. МБК: Я понимаю. ААП: После отстранения Хрущева, некоторое время держались надежды на дальнейшую демократизацию общественной жизни, но…партийная бюрократия снова одержала верх. В партийном аппарате культивировалась слепая исполнительность и безынициативность. В результате аппарат во всё возрастающей степени заполнялся безыдейными "функционерами", готовыми ради собственного благополучия выполнять любые указания сверху. Жизнь партии выхолащивалась, принимала всё более ритуальный характер. МБК: Ну, судя по Вашим словам, Вы, вообще, стали диссидентом? ААП: Диссидентом я, конечно, ни в каком смысле не был. Но симпатии мои лежали, скажем, на стороне коммунистов, критически относящихся к практике позднебрежневского руководства. А то, что непорядок в стране…, что застой, я видел по снижению темпов роста, по пустеющим полкам магазинов, по пустопорожним разговорам наших высоких партийных руководителей и по такой, например детали, что во многих организациях партийные собрания начали проводить в рабочее время. И я очень жестко это пресек, когда стал директором. Я просто спросил: «Вы что? Мы, коммунисты, будем заседать, а остальные работать в это время что ли?». И когда я узнал, что в аппарате министерства – не где-нибудь, существует такая же практика, я понял, что дело плохо. Поэтому первые год-два я поддерживал Горбачева. МБК: А Вы не скажете (Вы все-таки внутри партии были, я то был снаружи), насколько партия была, как теперь любят говорить, инертная, аморфная, некоторые даже более жесткие термины употребляют, был ли там какой-то потенциал движения вперед, в партии? Или это уже был чисто такой механизм, который на автомате работал? ААП: Низовые ячейки партии все-таки играли определенную контролирующую функцию, придерживая, в большинстве случаев бюрократов и администраторов. В этом смысле партия функционировала. А руководители партийных органов, по сути дела, выполняли роль председателей Советов. К примеру, однажды зимой я увидел, что на улице в снег и дождь асфальтируют дорогу, позвонил первому секретарю райкома и сказал: «Что это за бардак?». Ему, а не председателю исполкома, как надо было бы по Конституции и по форме. МБК: Тогда немножко переверну вопрос: а что тогда Вам казалось… какие-то меры желательные, или какой-то выход… ААП: Ну, во-первых, я был за лозунг Горбачева: «Больше демократии, больше социализма!» МБК: А что для Вас это означало, в той же партийной жизни, что Вы хотели на практике иметь? ААП: В партийной жизни, мне мешала скорее трепотня и то, что в жизни слова все больше расходились с делами. Поэтому я поддерживал первые реформы, гласность, выборы директоров, сам прошел альтернативные выборы в своей организации. МБК: Трудно было? По сравнению с тем, когда тебя просто назначили и все? ААП: Скажем так. Я был уверен в своем превосходстве над альтернативным кандидатом. За меня проголосовало ровно 66 % голосов, и я это расценил как провал. МБК: Вы думали, что будет 90? ААП: 90 с лишним. Сегодня 66 процентов это, конечно, успех. Почти на уровне Путина. Но тогда… МБК: То есть все-таки это была положительная мера? Потому что тогда много споров было по этому конкретному пункту. ААП: Да. Многие руководители были забаллотированы, это были либо неквалифицированные люди, либо держиморды, хамы, либо, наоборот, все-таки оригинальные, своеобычные, и сильные. МБК: То есть крайности отсекаются все-таки? ААП: Я и сейчас считаю, что директоров надо выбирать. Кандидатуры могут предлагаться и коллективом, и сверху, но любой руководитель должен утверждаться при назначении общим голосованием, и примерно раз в два года проходить переутверждения на своего рода референдумах. То есть он должен опираться на доверие большинства. И я сам почувствовал, как в кое в чем менялся накануне выборов. МБК: Теперь следующая группа вопросов; когда появилась марксистская платформа? ААП: Вообще нотки недоверия возникли к Горбачеву уже весной 85-го года, когда он, выступая перед машиностроителями, заявил: «Вас мы будем развивать максимально», потом приезжает в Ленинград, к текстильщикам, как сейчас помню, «Ну, легкая промышленность – это для нас основное». Всем говорил одно и то же. «Будем все силы и средства...» И разочарование происходило по мере того, как он говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил... а даже не экономисту было понятно, что сразу все поднять невозможно. Но по настоящему критическое отношение к Горбачеву началось с лета 87 года, когда он стал высказываться за продажу в частные руки государственных средств производства. Насколько мне память не изменяет, у него было подряд два выступления, причем оба не в Москве. Одно в Испании, другое в Крыму, на активе Черноморского флота. МБК: То есть это, видимо, были такие пробные шары? ААП: Конечно. Это уже был поворот не туда. А в это время в Москве шла бурная жизнь. Шли непрерывные дискуссии, создавались политические клубы, как пузырьки в кипящей воде. Потом они лопаются или сливаются… Образовался и клуб «Коммунисты – за перестройку»… МБК: Это московский, естественно? ААП: Московский. Из которого выросли… все, что выросло – выросло оттуда. И старший Чубайс, Игорь, который до сих пор пишет безумные статьи, только сумасшедший монархист способен такое писать. И Владимир Лысенко, популярный политик в свое время, руководитель Республиканской партии. И был такой жулик Шахновский, потом в мэрии работал у Попова управделами. Наворовал и ушел куда-то, был под следствием одно время… Естественно через полгода клуб раскололся на правый фланг и левый. Правый стал основой движения «Коммунисты за демократию», хотя ничего коммунистического там уже не оставалось. На левом фланге оказались я и рано ушедший из жизни Крючков, который позже стал лидером РПК. И мы начали по сути дела самостоятельную деятельность. Примерно в то же время, в Московском университете начала работать марксистская группа Бузгалина - Колганова. И потом выяснилось, что еще есть группа Скворцова в Зеленограде. Вот мы объединились и создали марксистскую платформу. МБК: И, наверное, последний вопрос на сегодня. Не считаете ли Вы, что просто времени не хватило, чтобы марксистская платформа стала важным течением и сыграла заметную положительную роль в судьбе партии? ААП: Да, по подсчету (не нашему) к лету 1991, марксистскую платформу поддерживало уже около трети членов партии. МБК: Значит, просто не хватило времени, чтобы оформиться. ААП: Оформиться во что? Мы же не стремились, во что бы то ни стало создать на основе нашей платформы новую партию. Как Вы помните, на декабрь был назначен 29 съезд партии, на котором и должно было произойти расслоение на две партии как минимум. МБК: С этой точки зрения, не кажется ли Вам, что пресловутый ГКЧП – это был превентивный удар в каком-то смысле? ААП: Со стороны наших противников? МБК: Ну, я не знаю… со стороны кого-то, кого бы то ни было. Я что имею в виду: если бы не было ГКЧП, этот съезд состоялся, и там бы произошло разделение, и так далее. Считается, что ГКЧП фактически открыл дорогу Ельцину. Так или не так? ААП: Ельцину дорогу открыл Горбачев. МБК: Хорошо, пускай Горбачев. ААП: Он сквозь пальцы смотрел на все шаги Ельцина к реальной независимости России от центра, от Москвы, Он остановил импичмент Ельцину… МБК: То есть критическая точка не ГКЧП была. ААП: Нет, ГКЧП - это критическая точка, потому что все вырвалось наружу. Но я напомню, что в июле, за месяц до ГКЧП Ельцин подписал указ о департизации, о том, что необходимо ликвидировать все партийные ячейки в госучреждениях и на предприятиях, и Горбачев это пропустил. Он пропустил удар. Более того, это было, когда шел пленум, Июльский, последний, И когда члены ЦК стали предлагать немедленно принять меры, он сказал: «Ну, мы это обсудим, подумаем». И уехал в Форос. Я думаю, что это было последней каплей… МБК: Тогда последний вопрос все-таки другой будет. Сейчас вроде бы какая-то левая молодежь подрастает. С Вашей точки зрения, старшее поколение успеет ее подготовить? Дай бог всем здоровья, включая Вас, меня и остальных. Но все-таки – насколько она зрелая? Сможет она левую тенденцию в будущем защитить, в хорошем смысле? ААП: Ну и вопросы Вы задаете. Каждый тянет на фундаментальную статью. Поэтому отвечу коротко: в хорошем смысле — сможет. Но надо учитывать, что массовый приток молодых в политику еще впереди. Приходят молодые люди, недовольные, готовые к борьбе, готовые на улице бороться, но…с большой примесью маргинальности. Я им иногда говорю: «Слушайте, сто лет назад в вашем возрасте уже во-всю делали революцию. Посмотрите возраст делегатов Второго съезда, возраст большинства членов первого Советского правительства, а вы…». МБК: И что они отвечают? ААП: Цензурно, по крайней мере. МБК: Ну, это уже плюс. Спасибо большое. А.А. Пригарин. Октябрь 1993: Остановиться, оглянуться "Жизнь большевика". А.А. Пригарину - 75 лет А.А. Пригарин. Общество пока не понимает, что его идеалы являются социалистическими А.А. Пригарин. Против вульгарного сталинизма А.А. Пригарин. Интеллект - оружие пролетариата. (Интеллигенция в революции). А.А. Пригарин. Консервативный коммунизм Памяти Алексея Алексеевича Пригарина М.Е. Кардасевич. Вспоминая Пригарина
|
